Семпер, Наталья Евгеньевна

В Википедии есть статьи о людях с такими же именами и (или) фамилиями Семпер, Соколова и Соколова, Наталья

Ната́лья Евге́ньевна Се́мпер (Соколо́ва) (23 августа 1911, Москва, Российская империя — 29 октября 1995, Москва, Россия) — русский переводчик и художник, мемуарист.

Наталья Евгеньевна Семпер (Соколова)
Дата рождения	23 августа 1911(1911-08-23)
Место рождения	Москва, Российская империя
Дата смерти	29 октября 1995(1995-10-29) (84 года)
Место смерти	Москва, Россия
Страна	Российская империя  СССР  Россия
Род деятельности	переводчица , художник, мемуарист
Отец	Соколов, Евгений Гаврилович
Мать	Соколова (урожд. Соколова), Татьяна Александровна

Биография и творчество

Потомок старинных московских семей (родственники по отцу — фабриканты и меценаты братья Поляковы)^[1], дочь московского художника Е. Г. Соколова и балерины Большого театра Т. А. Соколовой, она была разносторонне одарена — владела многими европейскими и восточными языками, знала философию и культуру Востока, писала стихи, рисовала. Считая своё имя слишком обыденным, ещё в 15 лет придумала себе имя Нелли Семпер, которым позднее подписывала все свои работы, и за которым стоял некий образ независимой англичанки-путешественницы, оказавший влияние на её становление и так или иначе сопутствовавший ей всю жизнь.

Автор воспоминаний об академической и театральной жизни Москвы 1920-х — 1930-х годов (учёба на Высших курсах новых языков при 2-м МГУ (ВКНЯ; 1928—1930) и Московском институте новых языков (МИНЯ), работа переводчиком и референтом во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей (ВОКС; 1935—1938)), а также о писателе С. Д. Кржижановском^[2], Москве во время войны, об однокамерницах на Лубянке, строительстве канала «Волга—Москва», лагере^[3][4]. Написанные незадолго до смерти, мемуары не закончены (повествование доведено до 1959 года).

Эти записки предназначены для возможного читателя XXIII века, интересующегося нашей эпохой (если человечество будет жить
и читать). Я не касаюсь мировых событий и великих людей — о них историки напишут немало. <…>
Я только среднего уровня «свидетель перемен»,
так сказать фотограф
от литературы, решивший заснять своё ближайшее окружение. <…> Мне жаль всех живших, навсегда утративших имя, бесследно утонувших в потоке истории «от Ромула до наших дней». Каждая личность — фасетка, зеркальце, отражающее действительность.

Н. Е. Семпер

Была арестована в июле 1949 года, сидела на Лубянке, в Бутырках. Восприняла случившееся как необходимую в период душевного кризиса перемену («Я допускаю возможность существования разумной космической силы, определяющей ритмы жизни» — «…нужна была кардинальная перемена, и она явилась в форме ареста»^[5]). Осуждена по статье 58-10 на 10 лет, отправлена в Вятлаг (1950—1955).

Тюрьма и лагерь не только не сломили её, но сделали ещё более неуязвимой («Жизнь интересна повсюду» — «Работу я люблю, а природа в лагере была замечательная. А какие разнообразные лица!»^[6]), став опытом обретения радости и единения с миром: «Как росток пшеницы из мёртвого тела Осириса, во мне вдруг проросла воля к жизни… Я начала приводить в порядок внутренний хаос, растаскивать груды обломков крушения и расчищать строительную площадку»^[7]; «Сострадание можно осуществить на каждом шагу, а разделить сорадование не с кем, удаётся очень редко. Большинство людей приписывают оптимизм эгоизму, радость жизни здоровому телу и не приемлют этот светлый дар»^[8].

Освобождена в апреле 1955 года. Для людей, отвыкших «от борьбы за существование на воле и от своей собственной личности, сведённой к нулю», «переход к нормальной жизни бывал иной раз сложнее, чем пребывание на Архипелаге»^[9]. Знакомые ожидали увидеть «тощего „доходягу“ с надломленной душой, а я влилась в их быт как бродящее вино, поразительно счастливая и здоровая»^[10].

После возвращения из лагеря зарабатывала на жизнь уроками английского, немецкого, французского языков, рефератами для ИНИОН РАН, графическими работами и др. Писала регулярные обзоры литературы по египтологии в «Вестник древней истории»^[11][12]. Она «всегда предпочитала материальные трудности — „хомуту“, и поэтому нигде не служила», и считала, что «прожила жизнь счастливого человека, полную в молодости интересных встреч, катастроф, обретений, потерь… прожила так, как хотелось, несмотря на материальные и житейские препятствия»^[13].

Воспоминания Н. Е. Семпер (Соколовой) распространялись в самиздате, автограф хранится в Рукописном отделе Государственного Литературного музея.

Критика

Первые публикаторы текста считают, что самым главным талантом автора «был талант любви к жизни — к путешествиям, новым знакомым, ярким краскам и тому тайному, сокровенному, что незримо руководит человеческими судьбами».

Когда читаешь воспоминания Н. Е. Семпер, не оставляет удивительное ощущение: казалось бы, перед тобой проходит жизнь, своими основными вехами мало чем отличающаяся от жизни многих интеллигентов, родившихся в начале века, — детство с обязательной рождественской ёлкой, революция, трудный быт, коммуналки, новые порядки, попытка найти свою нишу среди всеобщей «коммунизации», репрессии, коснувшиеся близких, собственный арест, лагерь… — и вместе с тем это какая-то фантастическая феерия; сквозь «портреты» и «пейзажи» проступают черты романа, ибо Н. Е. обладала особенным даром — в каждом явлении жизни видеть сюжет, в каждом встретившемся человеке — абсолютную его уникальность.

— ^[14].

Отмечая в XX столетии тенденцию выхода на первый план традиционно маргинального жанра документальной прозы, исследователь Н. П. Крохина называет книгу Н. Е. Семпер-Соколовой «одним из показательных образцов жанра воспоминаний XX века», рассматривая её в контексте таких образцов жанра, как дневники М. М. Пришвина, «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, мемуары «Люди, годы, жизнь», И. Эренбурга, записки «В своём углу» С. Н. Дурылина, «Запечатлённое время» А. Тарковского и др.^[4]

Нет необходимости сочинять роман, «придумывать образы и ситуации… — эпоха и без того остросюжетна». <…> Задача автора — в потоке истории, в водовороте жизни запечатлеть неповторимые человеческие «я», дать «картину жизни обыкновенных и не совсем обыкновенных людей в этом абсурдном веке, совместившем небывалое расширение сознания — космического, научно-технического и личного с провалом в бессмысленное варварство двух мировых войн и десятка подлых и кровожадных диктатур». Автором движет фёдоровская жалость к миллионам неведомых, неповторимых «я», которых стремнины и водовороты жизни несут «в Ниагару забвения»^[15]. Задача памяти — сохранить частицу бытия тех, кого давно нет в живых.

Несмотря на «богатую фактографию» автобиографического повествования, «доминирующую линию воспоминаний» исследователь видит в «становлении независимой личности, излучающей радость и волю к жизни», сумевшей вобрать и соединить в себе мировую культуру Востока и Запада разных эпох.

Автор этой жизнетворческой повести предстаёт ярчайшим носителем космического сознания в его разнообразных проявлениях — это и интерес к высшей метафизике, универсализму, чувство абсолютной реальности и мировой гармонии, потребность сорадования и растворения в жизни природы. Важнейшим проявлением творческих энергий мира становится культура: приобщение к мировой культуре и особенный интерес к Востоку с его диффузным пониманием личности, с его универсализмом. Перед нами реализованное «художество жизни», человек значительной и исключительной внутренней судьбы, открытость свободе и радости бытия, потому Н. Е. и называла себя счастливым человеком^[4].